В Филадельфии посмертный дар также прирастал меньшими темпами. Через сто лет после смерти Франклина на счету фонда имелось сто семьдесят две тысячи долларов, то есть около четверти того, на что он рассчитывал. Три четверти этой суммы пошли на учреждение Института Франклина в Филадельфии — доныне процветающего научного музея, — а из оставшихся средств продолжали выдаваться ссуды молодым ремесленникам, главным образом на покупку жилья. Еще сто лет спустя, в 1990 году, в фонде накопилось два миллиона триста тысяч долларов. Почему же сумма оказалась в два с лишним раза меньше, чем в Бостоне? Один из патриотов Филадельфии утверждал, что Бостон превратил фонд в «сберегательную компанию для богатых». Филадельфия, которая в соответствии с пожеланиями Франклина старалась выдавать ссуды преимущественно бедным людям, с меньшим успехом, чем Бостон, добивалась возврата средств.

В тот год мэр Филадельфии Уилсон Гуд предложил, возможно, в шутку, чтобы деньги Бена Франклина использовались на финансирование званого вечера с участием Бена Вереена и Ареты Франклин. Другие горожане уже более серьезно предлагали потратить их на развитие туризма, что вызвало общественное недовольство. В конце концов мэр назначил экспертный совет из ученых-историков, и штат разделил деньги в соответствии с общими рекомендациями. Среди получателей средств оказались Институт Франклина, многие общедоступные библиотеки и пожарные компании, а также группа, названная Филадельфийские академии, выдававшая стипендии участникам программ профессионального обучения в городских школах. Когда в 2001 году было объявлено о предоставлении таких стипендий, один колумнист из Philadelphia Inquirer указал, что разнообразие имен стипендиатов — среди которых были и такие, как Абимель Акаедева, Мухаммед Огуе, Зракпа Карподлех, Давид Кузяк, Педро Лопес и Рани Ли, — порадовало бы благотворителя. Он, безусловно, улыбнулся бы, узнав об использовании его средств во время ралли экспериментальных автомобилей «Тур де соль». Например, несколько получателей стипендий из одной бедной школы на западе Филадельфии использовали грант от покорителя небесного электричества на создание электромобиля, получившего по итогам соревнований премию под названием «Энергия мечты»[619].

Человечество делится на две категории, утверждал в 1868 году журнал Nation, — «естественных приверженцев» и «естественных противников» Бенджамина Франклина. Одна из причин такого разделения в том, что он, вопреки заявлениям некоторых комментаторов, не является воплощением американского характера. Напротив, воплощает лишь одну из его граней. Франклин представляет одну сторону национальной дихотомии, существовавшей еще с тех пор, когда он и Джонатан Эдвардс являли собой два полюса американской культуры[620].

На одной стороне были те, кто, подобно Эдвардсу и семейству Мэзер, верили в высшее предопределение и спасение только через Божью милость. Они отличались религиозным рвением, ощущением принадлежности к своему классу и социальной иерархии и предпочитали возвышенные ценности мирским. На другой стороне — Франклин и ему подобные, верившие в спасение через добросовестный труд. Религиозные воззрения их основывались на милосердии и толерантности, и они бесстрашно боролись с обстоятельствами и продвигались вверх по социальной лестнице.

Отсюда выросло много генетических противоположностей американского характера, и Франклин олицетворяет одну из них: приверженность прагматизму, а не романтизму, практичной благотворительности, а не абстрактным рассуждениям о нравственности. Он отдавал предпочтение религиозной терпимости, а не евангельской вере. Социальной мобильности, а не сохранению окостеневших элит. Добродетелям среднего класса, а не эфемерным возвышенным устремлениям.

На протяжении трех веков после рождения Франклина оценки его личности менялись. Это способствовало лучшему пониманию даже не его самого, а ценностей судивших о нем людей и их отношения к набирающему силу среднему классу. С грандиозной исторической сцены, наполненной многими гораздо более величественными и недоступными отцами-основателями, он взирал на каждое поколение со своей знаменитой полуулыбкой и откровенно говорил обо всем, что было важно на тот момент, приводя в ярость одних и увлекая других. Его образ, так сказать, отражал или преломлял установки каждой последующей эпохи.

В первые годы после его смерти, по мере того как враждебность его личных антагонистов ослабевала, почтение к нему росло. Даже Уильям Смит, воевавший с ним в легислатуре и в академии, произнес уважительную хвалебную речь во время поминальной службы в 1791 году, в которой он отбросил в сторону их «ненужные разногласия и споры» и сосредоточился на филантропической и научной деятельности Франклина. Когда позднее его дочь выразила сомнение в том, что он верил «в десятую часть того, что говорил о молниеотводе старого Бена», Смит искренне рассмеялся ей в ответ[621].

Другой антагонист Франклина, Джон Адамс, также немного смягчился. «Ничто в жизни не угнетало и не огорчало меня больше, чем необходимость, вынуждавшая так часто выступать его оппонентом», — такую мучительную переоценку сделал он в 1811 году. Его прежняя жесткая критика, объяснял он, являлась в определенном смысле свидетельством величия Франклина. «Будь он заурядным человеком, я никогда не стал бы брать на себя труд разоблачения его действий». Адамс даже представил недостаток религиозного чувства у Франклина, который иногда называл граничащим с атеизмом, в более благоприятном свете. «Все секты считали его, и, я полагаю, справедливо, приверженцем безграничной веротерпимости».

Временами, утверждал Адамс, Франклин был лицемером, плохим дипломатом и политиком, имеющим неверные ориентиры. Но в эссе Адамса содержалось также несколько ярчайших признаний высокой оценки личности Франклина, выделявшихся среди того, что написано о нем современниками: